= Служба в Красной армии
-
Кулаки, после этих событий, на время притихли, замкнулись, но обстановка
оставалась тревожной. После восстания в Советной был создан ревком, в который
вошли: Панкратов, Тимшин, Желтышев Тимофей, Козионов Андрей, Козионов Михаил и
другие. Обстановка на фронте была трудная, белогвардейцы наступали, пал
Екатеринбург. Я в это время работал дома, косил, жал и иногда выполнял
общественные поручения, гулял с девчатами. Вопрос о моей женитьбе отпал, отец
замолчал, не стал мне об этом напоминать, время было тревожное, не до женитьбы.
-
В конце августа 1918 года была объявлена мобилизация нескольких возрастов, в
том числе и мой год. Без мобилизации, я уже раньше решил идти в Красную армию,
оставаться дома было нельзя. Через неделю все мобилизованные должны прибыть в
д. Моргуново, где находился Красноуфимский уездный комиссариат, эвакуированный
из города Красноуфимска. Фронт подходил к Суксуну, через Советную двигались
отступающие части Красной армии. Среди отступающих красноармейцев я встретил
сослуживца Башкирцева Степана, из
Торговища, он мне предлагал идти с ними, я напрасно этого не сделал. В начале
сентября мы с Третьяковым Яковом, отправились в Моргуново, повез нас брат Якова
Петр, на их лошади.
-
Второй раз, провожая меня, мама опять заливалась горькими слезами, я даже не
успел, как следует проститься, с ней. В нашей избе полно, отступающих
красноармейцев. Мама подала мне в окно булку хлеба, провожая меня заплаканными
глазами! Сколько в них было скорби и боли в её сердце! Как мне тогда было
тяжело и больно расставаться с мамой, до слез! На скорую руку я простился с
отцом, он тоже плакал, с братьями и сестрами. Я знал, что скоро наше село
займут белые войска, я буду по ту сторону фронта, а мои родные - среди врагов,
я не знал, как обернется ко мне судьба. Увижу ли я свою маму, отца, братьев и
сестер, свою родную Советную? Я не знал этого, так как шла война, в которой я
буду участвовать, а на войне и убить могут. Вот с такими мыслями и думами я
уходил в Красную армию.
По этому призыву в Красную армию уходило из Советной около 15 человек. Многие
из мобилизованных старались запастись удостоверениями, что они мобилизованы, а
не добровольцы. Местные советинские руководители охотно выдавали такие
удостоверения, всем желающим, кто рассчитывал сдаться белым войскам, правда, не
все желали. В Моргуново нас наскоро осмотрела медицинская комиссия, признали
всех годными к военной службе и дали направление в город Глазов, в Кунгуре
погрузились в вагоны и отправились по назначению. В начале октября 1918 года мы
прибыли в г. Глазов, разместили нас в старых бараках, на первых порах ходили в
своей домашней одежде. С первых дней начались занятия, изучали оружие и другие
дисциплины, мне это было не ново. В Глазове шло формирование новых воинских
частей и соединений для отправки на фронт. Почти все призывники из бывшей
В-Суксунской волости были зачислены в 37 и 38 стрелковые полки. Почти все
советяне были зачислены в 38 стрелковый полк, где стала формироваться полковая
школа, по подготовке младшего начсостава. В самом начале в эту школу попал
Тимшин, он уже был коммунист, член партии большевиков и занимал должность
помощника начальника полковой школы, начальником был Иванов Андрей, старый
коммунист. По инициативе Тимшина, меня и Третьякова Михаила Андреевича
откомандировали в эту школу, я был зачислен в качестве командира отделения.
Пока мы стояли в Глазове, командирами взводов в полковой школе были: Т.Т.
Халявин, Русских Егор, Пьянков, Горин и другие. Старшиной школы был Мансуров,
Росляков Антон и Дранишников Иван были писарями, у остальных командиров я забыл
фамилии. Был пасмурный, дождливый, холодный день 7 ноября 1918 года. Наша
школа, только частично сформированная, участвовала в городском митинге. На
митинге выступило больше 10 ораторов, трибуной был балкон какого-то здания.
Было холодно, нам выдали только шинели, остальная одежда была домашняя. На мне
были штаны, сшитые из бывших теплых кальсон, мама их покрасила в какой-то рыжий
цвет, на ногах сапоги, на голове фуражка. Митинг продолжался около двух часов,
выступали ораторы от Красной армии, от коммунистической партии, от Советской
власти, от молодежи, от женщин, профсоюзов и ещё от кого-то. Все замерзли, но
внимательно слушали всех ораторов, кричали: «ура!». После митинга пошли в
казармы в праздничном настроении, несмотря на невзгоды: плохое питание, плохое
обмундирование, холод в бараках, отсутствие постельных принадлежностей, были
только тюфяки, набитые соломой. Мы знали, что белогвардейские войска продолжают
наступать, у них в тылу осталась моя родная Советная, с родителями и родственниками,
и моими девушками. Шла война, гражданская война, в которую было втянуто все
население. Мне оставалось только надеяться, что Красная армия освободит Урал, а
значит, я увижу Советную и своих родителей.
-
В городе Глазове наш 38 стрелковый полк стоял и формировался до декабря 1918
года. Основу полка составляли крестьяне 1895-1898 годов рождения, были сыновья
бедняков, середняков и кулаков, не большая прослойка рабочих и служащих. Весь
личный состав, призванный в ряды Красной армии, был из Пермской и Вятской
губерний. Из разных рот собралась группа красноармейцев, около 40 человек,
которые заявили о готовности срочно выехать на восточный фронт и освободить
свои села и весь Урал от белогвардейских банд. Командование части сначала
поверило в этот патриотический порыв, но потом сообразили, что все добровольцы
сынки кулаков и зажиточных крестьян. А план у них был простой: получить оружие,
отправиться на восточный фронт и перейти на сторону белогвардейцев. Мы группа
красноармейцев из Советной и Сасыково, эту подлую кулацкую затею знали с самого
начала. Потом и командование узнало о намерении этой группы. Не подавая виду,
командование решило удовлетворить желание этих «патриотов», посадили их в
вагон-теплушку без оружия и вагон отправили на запад, под конвоем. Потом стало
известно, что большинство из них все-таки сумели перейти на сторону Колчака.
Попутно хочу рассказать о Семисынове Петре, который не пошел с этой группой, он
решил избавиться от службы в Красной армии другим путем, членовредительством,
он что-то сделал со своими ушами, из ушей стал течь гной. Врачебная комиссия
освободила Семисынова из рядов Красной армии, и он уволился. Меня удивило такое
поведение Петра Семисынова, т.к. в подразделении он был самым активным
красноармейцем. Как активист он был избран в инспекцию по контролю над выдачей
пищи на кухне. Семисынов приходился мне родственником, двоюродным братом, его
мать была сестрой моему отцу. Узнав об его намерении, я ему сказал, что он
поступает подло, не хорошо, он мне на это ответил, что у него дома семья, и он
хочет домой. Правда он недавно женился, дома осталась молодая жена, Домна.
Конечно, это нельзя принять за оправдание его поступка. Шла война, у всех дома
остались семьи. Советная была занята белогвардейцами, Семисынов через линию
фронта, пришел домой. Дома он прожил не долго, был мобилизован в белую армию,
болезнь ушей врачи не признали. В Колчаковской армии он так и погиб бесславно,
никаких вестей о нем не было.
-
38 стрелковый полк погрузился в эшелоны и отправился на запад, доехав до
станции Котельнич, мы выгрузились и отправились своим ходом, на подводах по
реке Вятке до слободы Кухарки. (Сейчас это город Советск.) Это не большой
красивый город, на берегу реки Вятка. В этом городе полк продолжал
формироваться, наша полковая школа была полностью укомплектована, начались
занятия. Командиром полка был Каргапольцев, бывший полковник царской армии.
Комиссаром полка был тоже бывший офицер царской армии, Иванов Андрей, коммунист
с подпольным стажем. Командирами взводов в школе были: Халявин, Егор Русских,
старшина школы Мансуров, писаря Росляков Антон, Дранишников Иван, все они были
из Вятской губернии. В Кухарке наша часть находилась один месяц, потом мы опять
по р. Вятке двинулись обратно в Котельнич, где погрузились в вагоны и двинулись
на Восточный фронт. Наш путь лежал: Москва, Муром, Казань, Сарапул. Нужно
отметить, что железнодорожный транспорт работал с большим напряжением, не
хватало топлива, подвижного состава. Паровозы и вагоны выходили часто из строя,
станционное оборудование не обновлялось, все это задерживало продвижение
поездов. Всякая связь с Советной и родителями была прервана. Эшелоны наши
двинулись один за другим, экстренным порядком, для фронта требовались новые
силы. Враг продолжал продвигаться вперед, Красная армия вынуждена отступать,
оставляя города и села, противник имел большое превосходство во всем. К этому
времени люди были обмундированы вполне удовлетворительно, но вооружение наше
было плохое: старые винтовки без штыков и без патронов. Питание было вполне
удовлетворительное. Большинство красноармейцев имели при себе запасы
продовольствия в виде сухарей и других, не портящихся продуктов, у меня тоже
был запас сухарей 5-6 килограмм. Мы знали, что Москва, Петербург и другие
промышленные города переживали большие трудности с питанием.
-
Не помню, которого числа января, наш эшелон прибыл в Москву и остановился на
одной из воинских платформ. На питательном пункте наш старшина получил продукты
для нашей школы на 2-е суток. Каждый получил свою порцию хлеба и сахара, но
хлеб есть было почти невозможно, он на 70% был из суррогата. Нужно сказать, что
все красноармейцы и командиры не имели представления, что такое голод, а Москва
буквально голодала. Наш эшелон осаждали голодные дети, женщины, старики, кто
ходил, выпрашивал Христа ради, другие принесли разные вещи, чтобы обменять на
хлеб и продукты. Я насыпал полную папаху сухарей и решил выменять на них табаку
или папирос. Ко мне подошла молодая женщина и спросила, что я хочу за эти
сухари, я сказал табак или папиросы. Она попросила меня пойти к ней домой,
может быть, она что-нибудь найдет для меня. Жила она не далеко, вероятно это
была семья железнодорожника, служащего. Квартира была из одной комнаты и кухни.
На кухне сидели двое детей: мальчик 3-4 лет и девочка 6-8 лет, очень худые,
прямо «прозрачные» и старушка, они не отрывали глаз от моей папахи. Меня
ошеломил их вид, я не знал, что мне делать. Я взял горсть сухарей и положил на
кухонный стол, мальчик и девочка с жадностью стали поедать сухари. Старуха
взяла оставшиеся сухари и сказала детям, чтобы они поблагодарили меня, а
остатки сухарей потом съедите. Женщина предложила мне две восьмушки
нюхательного табака, я ей сказал, что мне он не нужен, мне надо курительного
табака. Она пригласила меня в комнату, сказав, что там что-нибудь поищет.
Прикрыв плотно дверь, она сказала, что у нее ничего нет, не побрезгуйте мной и
положила руки мне на плечи. Я был ошеломлен этим предложением, которого не
ожидал. Я был молод, мне было 20 лет, физически здоров, холост, потребность в
женщине у меня была. В других обстоятельствах я бы не отказался от предложения
молодой, красивой женщины, а тут я стоял и не знал, что мне делать, а она
стояла и смотрела на меня умоляющим взглядом. Я ничего не сказал ей, вышел на
кухню, высыпал все сухари на стол и быстро пошел к выходу. Женщина преградила
мне путь к дверям, из глаз у нее текли слезы, у меня тоже подкатил комок к
горлу! Подходит старуха, берет мою руку и спрашивает, женат ли и есть ли у меня
мама. Я отвечал, что холост, а мама меня ждет домой. Значит у вас хорошая
добрая мама, сказала старая женщина. Тут из моих глаз потекли слезы, я быстро
вышел и побежал в свой вагон. Я лежал на нарах и долго не мог успокоиться.
Успокоившись, я рассказал начальнику школы об этом эпизоде. Я понимал, что
женщина предложила себя не потому, что я ей понравился, а потому что, у нее
были голодные дети и мать, она хотела спасти детей. Если бы я не видел этих
голодных детей, я, наверное, согласился бы на эту сделку, в этом я ничего
зазорного не видел.
-
Потом наш состав отвели в другой воинский тупик, и там мы стояли ещё больше
суток. Москву я никогда не видел, хотелось посмотреть Кремль. Всем хотелось
увидеть В.И.Ленина. Мы, группа 12 человек, по разрешению начальника школы и
начальника эшелона, пошли смотреть Москву и повидать Ленина. Прошли мы
километров 10, подошли к кремлевским воротам, часовой на территорию Кремля нас
не пустил. Я был старшим группы, некоторые из нас были вооружены, мы стали
настойчиво требовать, чтобы нас пропустил часовой. Часовой вызвал караульного
начальника, который заявил, что не имеет права пропустить нас на территорию
Кремля. Мы решили взять, как говорят «нахрапом», тогда вызвали заместителя
коменданта Кремля, он нас любезно принял, не далеко в помещении, и стал нас
расспрашивать, кто мы такие, откуда, и что нам надо? Мы отвечали, что едем на
Восточный фронт, хотим увидеть В.И.Ленина. Заместитель коменданта долго с нами
разговаривал, сказал, что Ленин плохо себя чувствует после ранения, и все равно
он бы не смог вас принять, потому что очень занят, а желающих его увидеть очень
много, нам пришлось идти обратно, так и не повидав Ленина.
-
Эшелон наш двинулся дальше, на станции Муром, наш эшелон встретился с поездом
Троцкого, который был военным комиссаром и являлся самым большим нашим
начальником. Всем хотелось увидеть Троцкого, наша делегация была направлена к
Троцкому, с просьбой о встрече с ним. Троцкий встречаться с нами не стал, но
договорились, что, когда его поезд поедет, он будет стоять у окна в своем
вагоне. Нас выстроили на перроне вокзала в две шеренги. Поезд Троцкого состоял
из пассажирских вагонов с двумя паровозами, на паровозах установлены пулеметы.
Поезд Троцкого двигался медленно, Троцкий стоял у большого окна вагона, у него
была большая черная шевелюра, в очках, в черной гимнастерке, он поднятой рукой
приветствовал нас, а мы кричали ура! Поезд Троцкого шел на Москву, а мы ехали
на Восточный фронт.
-
Наш эшелон выгрузился на станции Можга, Казанской железной дороги. Наша часть
влилась в 25 бригаду, 5-ой дивизии, 2 армии. Фронт был ещё далеко, мы временно
расквартировались в домах села Можга, это было большое крестьянское село. Наша
часть была ещё не полностью укомплектована и вооружена. В 1918 году в
подразделениях были созданы группы сочувствующих Коммунистической партии. Я
вступил в сочувствующие ещё в г. Глазове, в феврале 1919 года я был принят
членом Коммунистической партии, моими поручителями были Тимшин и Иванов Андрей,
начальник школы. Прием проходил на полковом партийном собрании, я рассказал о
себе, было много вопросов. В члены Коммунистической партии я был принят
единогласно. Я вполне понимал, вступая в партию, какую ответственность я беру
на себя, в такое трудное время для Советской республики. В подразделениях мало
было коммунистов, единицы. Родные мои края были заняты врагом, где остались
родители и родственники, что с ними? Потом наша часть двинулась вперед к линии
фронта. Долгое время мы были во втором эшелоне, в военных действиях не
участвовали. В марте месяце 1919 года, где-то за Агрызом наша часть вступила в
бой с противником, и нам сразу же пришлось отступать, началось таяние снега,
дороги развезло. Превосходящие силы противника, как в людях, так и в
вооружении, продолжали стремительное наступление. У противника было много
артиллерии, которая все время обстреливала наши боевые порядки, а у нас почти
не было артиллерии, из-за плохих дорог пришлось оставить часть артиллерии
противнику. Шли кровопролитные бои, наши части старались задержаться на каждом
рубеже, наши подразделения геройски дрались за каждый населенный пункт, изматывая
противника, но пришлось отступать. Колчаковские части были хорошо вооружены, у
них было достаточно боеприпасов, хорошо были обмундированы, у них был опытный
командирский состав из царских офицеров. Колчаковскую армию снабжали
капиталистические государства. У нашей молодой Красной армии не хватало
вооружения, боеприпасов, обмундированы мы были плохо, не хватало опытных
командиров. Командиры рот, командиры батальонов, командиры полков, были бывшие
офицеры царской армии, большинство честно выполняли долг командира Красной
армии, а часть поступила предательски – перешла на сторону врага. Некоторые
красноармейцы, при отступлении, тоже переходили на сторону врага, в основном
кулацкие сынки, были и такие, которые не верили в победу Красной армии. В нашем
подразделении, полковой школе, не было ни одного случая перехода на сторону
врага, в школу подбирались красноармейцы, преданные Советской власти.
Большинство крестьян, с нетерпением ждали колчаковские войска, кулаки вели
антисоветскую агитацию, они обещали крестьянам все блага: товары, продукты,
жизнь будет хорошая, не то, что при коммунистах, которые только забирали у
крестьян и ничего не давали. Потом крестьяне узнали, какие блага принес им
Колчак. При отступлении питание было организовано плохо. На станции Сосновка мы
стащили мешок муки, но что делать с мукой, печь негде, да и времени на это нет.
Мы нашли лист железа, и стали печь на нем лепешки на воде без соли, её достать
было невозможно. В другой раз достали много яиц, варили их в кипятке и ели без
хлеба и соли.
-
Сильный бой был у нас около селения Можги. Я ночью был в заставе, которая
охраняла подступы к селу. Заставе, набранной из красноармейцев коммунистов,
была поставлена задача: держать противника до тех пор, пока не будут вывезены
раненые, имущество, обозы. Утром колчаковцы начали наступление. Наша группа
прикрывала подступы по главной дороге. Мы, около 4 часов отбивали атаки
противника, из 49 человек, нас осталось только 17 человек, остальные были убиты
и ранены. В 10 часов утра мы получили приказ отходить. Часто таким способом
приходилось задерживать наступающего противника, чтобы дать возможность отойти
тылам.
-
Наша дивизия отступала до реки Вятки, отступление шло по бездорожью, в самую
распутицу. В нашем стрелковом полку, после отступления, осталось 200 штыков. В
таком составе полк был не боеспособен, мы были уставшие, обносившиеся, мало
осталось боеприпасов. В апреле, после всех этих боев, дивизию, в том числе и
наш полк, отвели на отдых. Наша часть расквартировалась в селе Собакино и
продолжала формироваться, из вновь прибывшего пополнения. Настроение наше было
не на высоте, враг захватил Сибирь, Урал и дошел до р. Вятки и мы знали, что на
юге и на западе тоже дело плохо. Только 15% территории осталось под властью
советов, остальная территория бывшей России, была занята интервентами,
белогвардейцами. Я помню, был у нас такой разговор: я, Тимшин, Третьяков и еще
кто-то был из близких нам товарищей, мы сидели и беседовали, обсуждали
сложившуюся обстановку. Договорились до того, что живыми врагу сдаваться не
будем, будем биться до конца, но если случится так, что нас разгромят, падет
Советская власть, будем пробираться в Германию. Мне и сейчас непонятно, почему
мы решили пробираться в Германию, и каким путем мы туда проберемся? Вероятно,
эти разговоры возникли у нас под влиянием тех тяжелых условий отступления,
больше этот разговор мы не возобновляли, потому, что все-таки, у нас была вера
в победу. Полк наш пополнился новым составом, мы отдохнули, до обмундировались
и нас перебросили на станцию Вятские поляны, там уже стояла азинская дивизия и
начальником гарнизона, был Азин. Не смотря на плохое питание и обмундирование,
по армии был опубликован приказ: за всякое мародерство, воровство, со стороны
красноармейцев и командиров, у населения, расстреливать на месте. Этот приказ
строго выполнялся во всех частях и подразделениях. Я не помню ни одного случая,
чтобы кто-то взял что-нибудь у населения насильно. Мы, коммунисты в первую
очередь предостерегали красноармейцев от этих поступков. В Вятских полянах
стояли мы в пасхальную неделю, народ праздновал Пасху Христову. Наше
подразделение размещалось в вагонах, мы с Ваней Дранишниковым решили зайти в
какой-нибудь дом, в надежде, что хозяева угостят нас чем-нибудь пасхальным.
Зашли мы в маленькую избушку, не далеко от вокзала, там жила одна старушка. Мы
вежливо поздравили одинокую старушку с праздником Пасхи Христовой и спросили,
не продаст ли она нам что-нибудь покушать, она ответила, что у нее нет ничего,
она бедная. А потом расщедрилась и принесла две маленькие картофельные шанежки.
Мы их быстро съели, шанежки были вкусные, но очень маленькие, голода мы не
утолили. Только разыгрался дьявольский аппетит. При входе в избушку в сенях мы
видели эти шанежки, выходя, мы не устояли и взяли по четыре шанежки. Старуха
вышла за нами, обнаружила пропажу и закричала: «Караул! Красноармейцы украли у
меня шаньги!». Ваня кричал мне: «Давай
выбросим шаньги, а то нас расстреляют!». Мы, ныряя под вагонами, убежали на
угольный склад и там без особого аппетита съели эти шаньги. Мы так и не узнали,
ходила старуха к начальству или нет. Начальник гарнизона комдив Азин, это
сумасшедший анархист, он сразу бы нас расстрелял. Потом мы часто вспоминали эти
ватрушки. Скоро формирование и оснащение вооружением подразделений закончилось,
мы хорошо отдохнули, настроение было хорошее.
-
Был канун Первого мая, во всех подразделениях прошли собрания красноармейцев,
было объявлено, что первого мая будем наступать и форсировать реку Вятку. На
станцию прибыли дополнительно несколько эшелонов с воинскими частями,
сформированными из питерских рабочих, это нас воодушевило, подняло наш боевой
дух, мы верили в питерских рабочих, участников революции. Конечно, противник
знал и видел, что мы готовимся к наступлению и форсированию реки, и принимал
соответствующие меры. Рано утром 1 мая 1919 года, на полковом митинге выступил
комиссар полка, и объявил о наступлении, призвал биться до последнего, мы были
настроены по-боевому. Противник не ожидал, что наше наступление начнется днем.
Переправа через реку Вятку производилась днем, на широком фронте, одновременно
несколькими соединениями, с использованием различных переправочных средств,
катеров, лодок, сколоченных плотов. Железнодорожный мост через реку остался не
взорванным, но по мосту переправляться было невозможно, он с той и другой
стороны хорошо охранялся, простреливался. Противник сосредоточил свои главные
силы в районе Вятских полян. При нашем наступлении по широкому фронту,
колчаковцы вынуждены были рассредоточить свои силы. Красноармейцы рвались в
бой. По нашим переправляющимся частям, противник открыл сильный артиллерийский
огонь, наша артиллерия открыла огонь по артиллерийским позициям противника,
началась артиллерийская дуэль. Преимущество было на стороне противника, у них
была крупнокалиберная и дальнобойная артиллерия, а у нас были 75-миллиметровые
пушки, да и тех было недостаточно. У колчаковцев было много пулеметов, вдвое
против нашего и патронов они не жалели. Основные наши потери были от
пулеметного огня, и недостатка боеприпасов. С нашей стороны по линии железной
дороги, вел наступление бронепоезд, задача была сохранить мост. Артиллерийская
канонада продолжалась целый день. Некоторые наши части закрепились на том
берегу и начали теснить противника, с наступлением темноты на тот берег
переправились почти все наши войска. Наше подразделение переправлялось ночью,
на лодках, их относило течением вниз. Переправа стоила больших жертв убитыми и
ранеными. Утром следующего дня все наши войска перешли в наступление, наша
часть заняла деревни Малая и Большая Топьи. После занятия этих деревень нашими
войсками, колчаковские войска пошли в контратаку, чтобы выбить наши войска из
этих деревень, завязался тяжелый бой. И тут прошел слух среди красноармейцев,
что колчаковцы специально нас заманили на свой берег, чтобы потопить нас в реке
Вятке, вот и начали свою контратаку, боевой дух сразу упал. Начались разговоры
о предательстве командиров, бывших офицеров царской армии. При отступлении
Красной армии были неоднократные случаи, когда командиры, бывшие офицеры старой
армии, становились предателями, переходили на сторону врага и уводили с собой
красноармейцев. Семьи, командира нашего полка Каргапольцева и адъютанта полка,
остались в с. Можга. Из-за распутицы, было невозможно везти семьи с детьми за
собой. Этот факт у некоторых командиров и красноармейцев вызвал подозрение и
недоверие командиру полка и адъютанту. Некоторые стали говорить отрыто, что нас
предают. Срочно были собраны коммунисты полка и командиры, на собрании выступил
комиссар полка и сказал, что панические слухи среди красноармейцев
распространяют враги народа, пробравшиеся в нашу среду, никакого предательства
нет, мы будем наступать, назад ни шагу. «За распространение слухов среди
красноармейцев, будем расстреливать, как врагов народа, сегодня же разъяснить
всем красноармейцам об обстановке, о положении на фронте. Мы целиком и
полностью доверяем командиру нашего полка т. Каргапольцеву!» - сказал комиссар.
Потом выступил сам командир полка т. Каргапольцев, он заявил, что будет драться
вместе с полком, пока будет жив, потом он эти слова подтвердил на деле, об этом
речь впереди. После этого были проведены собрания и беседы в подразделениях,
слухи прекратились, никто об этом не говорил. Нашлись и источники слухов о
предательстве командиров, кое-кого арестовали. Наступление возобновилось,
противник яростно сопротивлялся, бои были тяжелые, кровопролитные. Противник
имел перевес во всех отношениях, на нашей стороне был моральный перевес. Все
чаще и чаще стали попадаться пленные колчаковцы, они охотно рассказывали обо
всем. На станции Агрыз, впервые добровольно сдался в плен целый пехотный полк
колчаковской армии, сформированный из сибирских крестьян. Наше наступление с
каждым днем развивалось все стремительнее. Пленные попадались все чаще, но враг
был еще силен, оказывал упорное сопротивление и иногда переходил в контратаки,
но нас было уже не остановить.
-
Несколько слов о нашей 5 стрелковой дивизии, в которую входила, и наша 25
бригада, и наш 38 стрелковый фронт. 5-я дивизия воевала на Восточном фронте не
в полном составе, два полка: 44 и 45, воевали на Южном фронте. В этих полках
были наши советинские ребята: Антропов Григорий, Кузнецов Михаил (Сенькиных) –
оба они погибли на Южном фронте в 1919 году. Нужно сказать, что население
освобожденных сел и деревень, Красную армию встречало по-разному. В одних селах
нас встречали с распростертыми объятиями, в других с непонятной сдержанностью и
тишиной. Колчаковская пропаганда использовала все средства, распространяла
нелепые ложные слухи о зверствах Красной армии над населением, чтобы запугать
народ. В распространяемых листовках говорилось, что Красная армия жестоко
расправляется с населением: имущество отбирает, жителей расстреливает, церкви
закрывает, попов убивают, женщин насилуют. Большую роль в этой пропаганде,
играли попы. Кое-кто верил этим небылицам, но в основном, население нас
встречало с любовью. Не помню названия села, на пути к Красноуфимску, был
погожий летний день, наша разведка донесла, что колчаковские части отступили, и
население готовиться встречать Красную армию. Село располагалось на горе, в
середине села церковь, около церкви собралось масса народу, одетая
по-праздничному. Впереди стоял поп, кропил проходившие наши войска святой
водой, звонил колокол. Чтобы придать торжественность наши части входили в село
стройными рядами, под звуки духового оркестра. Женщины тут же вынесли молоко,
квас, шаньги и угощали красноармейцев. Потом был организован митинг, на котором
выступили наши представители и представители от населения. Выступил с теплыми
словами привета и благословения, местный поп.
-
Мы двигались-наступали с боями день и ночь, чтобы не оторваться от противника и
не дать ему передышки, мы сильно устали. Нас быстро расквартировали в очередном
молчаливом селе. Мы, трое товарищей подошли к дому, который нам отвели,
постучали, ворота были закрыты на запор, на наш стук никто не отзывался.
Заглянули в окно, у печки стояла пожилая женщина, на нашу просьбу открыть
дверь, она нам не ответила, мы решили, что женщина боится нас. Только на
повторные просьбы женщина открыла нам дверь и опять встала на прежнее место
около печки. Нам хотелось скорее что-нибудь съесть и лечь спать. В день мы
проходили по 30-40 километров, нервы были напряжены, это было не простое
путешествие, а перед тобой был враг, и смерть часто смотрела в глаза, а умирать
не хотелось, хотелось жить и побеждать. На первых порах я каждой пуле кланялся,
ложился, а потом приобвык, но все равно боялся. Мы попросили нашу молчаливую
хозяйку продать нам хлеба, молока яиц, все это, она, молча нам принесла, мы
поели и стали за все расплачиваться с хозяйкой. Когда мы хозяйке предложили
деньги, то она была в недоумении и не знала, что делать, брать с нас деньги или
нет. Мы ей рассказали, что мы не имеем права брать бесплатно ничего, после
этого настроение хозяйки поменялось, она стала разговорчивая. Пришла соседка,
начались разговоры, мы спрашивали: где народ, почему никого не видно, неужели
все отступили с колчаковцами? Женщины молчали, мы стали разъяснять, что такое
Красная армия и кого она защищает. Мы рассказали, что у нас тоже есть семьи,
которые нас ждут. Только после всех этих разговоров женщины развязали языки и рассказали,
что мужья и дед с лошадьми и скотом прячутся в лесах, как и все остальные
жители. Колчаковские пропагандисты, местные кулаки и местный поп, который ушел
с колчаковцами, крестьянам доказывали, что Красная армия как займет какое-либо
селение, учиняет грабеж, расстрелы, сжигает церкви, женщин и девушек насилуют.
Одурманенные этими слухами, крестьяне и попрятались, а дочь нашей хозяйки, с
соседской девушкой, были спрятаны от Красной армии, в погребе. Когда мы открыли
погреб, девушки подняли крик и рев, но это длилось не долго, мы скоро их
успокоили. Наша задача была разъяснить крестьянам, что такое Красная армия, за
что она борется и воюет против Колчака. Девушки были извлечены из погреба, а
вечером мы с этими девушками пели песни под гармонь и танцевали кадриль. К
вечеру из леса показался целый обоз крестьянских телег, нагруженных всяким
домашним скарбом, тут же гнали коров, овец, свиней. Все это крестьяне прятали
от Красной армии далеко в лесу, куда выезжали наши агитаторы и разъясняли
крестьянам, что они обмануты. Крестьяне рассказывали, что местный поп в церкви,
в воскресной проповеди, предлагал всем крестьянам эвакуироваться с белыми и все
забирать с собой, ничего не оставлять Красной армии. Те, кто поверил попу,
отступили с белыми до Красноуфимска, и оттуда вернулись домой. Рано утром наша
часть выступила из этого села и форсированным маршем, к 12 часам, мы уже заняли
боевые позиции, готовясь для наступления на Красноуфимск. Красноуфимск мой
уездный город, я с нетерпением стремился быстрей попасть туда, в надежде
встретить земляков советян, а может и родственников. Наша 25 бригада, наши
части 37 и 38 стрелковые полки готовились к освобождению г. Красноуфимска.
Наступали мы быстрыми темпами, не давая противнику передышки, гнали его, следуя
по пятам. На подступах к Красноуфимску противник не оказал сильного
сопротивления, все чаще стали попадаться пленные колчаковские солдаты в
одиночку и целыми подразделениями. Мне запомнился такой случай: мы готовились
форсировать не большую речку, которая, извилистая протекала в лесу, среди
кустарников, через нее мы должны переправиться под покровом темноты. Мы
расположились в кустах на берегу речки, обнаружив, что на противоположном
берегу, расположился противник. Противник тоже нас обнаружил, но не обстрелял,
хотя он занимал самые выгодные позиции. Потом мы узнали, что это был отдельный
учебный батальон, вооруженный английским оружием и обмундирован в английское.
Мы были на таком расстоянии друг от друга, что могли разговаривать. Мы им
предлагали сдаться без боя, а они нам. Колчаковские солдаты смеялись над нами,
что мы воюем в лаптях (да нам иногда приходилось обувать лапти), мы им
отвечали, что мы и в лаптях хорошо воюем, а вы продались англичанам за френчи.
Утром при наступлении мы обнаружили, что половина этого батальона, при
отступлении осталась в лесу, и сдались нам в плен вместе с командиром роты.
Пленные солдаты рассказывали, что они долгое время готовились в учебном
батальоне на младший командный состав, но, не окончив курса, их послали на
фронт. Командир батальона, когда начались разговоры о сдаче в плен, держал
нейтралитет, а ночью куда-то скрылся. Все эти факты говорили о том, что
колчаковская армия начинает разваливаться. Обманутые крестьяне начали понимать,
что обещанной свободы и других благ они не получили и не получат. Нужно
отметить, что среди колчаковских войск были такие части и подразделения,
которые дрались отчаянно, они не сдавались в плен.
-
На подступах к Красноуфимску наша разведка обнаружила подразделение
колчаковских солдат, которые в вырытых окопах на опушке березовой рощи,
расположились в обороне боевым порядком. При подходе нашей разведки они
никакого сопротивления не оказали, не произвели ни одного выстрела.
Впоследствии выяснилось, что большинство этих солдат были молодые марийцы из Манчажской
волости, их недавно мобилизовали, обмундировали, обучили на скорую руку,
вооружили и отправили воевать против Красной армии. Большинство из них не
сделало ни одного выстрела, винтовки были заряжены пятью патронами, потом их
отпустили домой. Такие факты наблюдались и на других участках нашего
направления. На нашем участке были такие случаи, когда один брат воевал против
другого. В нашем подразделении был земляк курсант Третьяков Михаил Андреевич, а
его брат Андрей Андреевич служил у Колчака. Когда мы подошли к реке Каме и
готовились форсировать её, наше подразделение расположилось на правом берегу,
около железнодорожного моста (мост был взорван), на другой стороне Камы у этого
моста стояло в обороне колчаковское подразделение, в котором находился Андрей
Третьяков. Ни тот ни другой не знали об этом, воевали брат против брата.
-
При подходе к городу Красноуфимску, противник не оказывал большого
сопротивления, были боевые стычки на отдельных участках. Наша часть при подходе
к городу была обстреляна артиллерийским огнем. Особых оборонительных сооружений
вокруг города не было, по всему было видно, что колчаковцы не думали оборонять
Красноуфимск. Для обороны город находился в не выгодном географическом
положении, из города спешно проводилась эвакуация, буржуазия, торговцы
своевременно отступили. Ранним погожим утром наши части начали наступление на
город Красноуфимск, вела наступление 25 бригада 5-ой дивизии, командовал
бригадой т. Каргапольцев.
-
Тов. Каргапольцев скоропостижно умер от разрыва сердца в Екатеринбурге в
середине июля 1919 года. Как рассказывали, дело было так: Когда заняли
Екатеринбург, где участвовала и 25 бригада, один из полков занял станцию
Екатеринбург, где на путях стояло несколько цистерн со спиртом, колчаковцы не
успели их эвакуировать. Цистерны обнаружили красноармейцы и скрытно начали
таскать и распивать спирт. Когда это обнаружили командиры, было уже поздно,
большинство уже было в пьяном состояние, многие спали и разбудить их, было
невозможно. Красноармейцы были уставшими, ослабленными и даже небольшие дозы
спирта некоторых валили с ног. В этот момент был отдан приказ бригаде
немедленно, не отрываясь преследовать противника, вести наступление. Командир
бригады тов. Каргапольцев созвал командиров полков, чтобы обсудить план
дальнейшего наступления и объявил приказ по бригаде. Тут Каргапольцеву и
сообщили, что некоторые батальоны выступить сейчас не могут, потому что почти
весь личный состав пьяные и большинство спит беспробудным сном. Командир
бригады был возмущен, кричал в телефонную трубку, угрожал, приказывал
немедленно выступать и тут же с трубкой в руках скоропостижно умер от разрыва
сердца. В этот же день командир 25 бригады т. Каргапольцев был похоронен с
почестями на Михайловском кладбище в г. Екатеринбурге.
-
Наш 38 стрелковый полк под командованием тов. Иванова Андрея, вел наступление
на город Красноуфимск с запада, через Дивью гору, с этой горы хорошо
просматривался весь город и окрестности. Город был занят рано утром, с
отдельными ружейно-пулеметными стычками с отступающими частями Колчака. Во
время занятия города произошел конфузный случай. На площади, где стоял собор,
шел упорный бой с той и другой стороны. Командование наше было в недоумении,
почему такое сильное сопротивление оказал противник в центре города, бой
продолжался 30 минут. В процессе боя выяснилось, что бой вели со своими, с
кавалерийским дивизионом Азинской дивизии. Азинская дивизия имела приказ
следовать правее города Красноуфимска, этот кавалерийский дивизон самовольно
ворвался в Красноуфимск. Нужно сказать, что такие случаи недисциплинированности
в Азинской дивизии, на нашем пути наступления были неоднократно. Мы знали, что
в городе могут быть только колчаковские части, поэтому встретили Азинский
дивизион пулеметным огнем. В этом бою был убит командир дивизиона Азинской
дивизии, с нашей стороны, был ранен в руку один красноармеец. Командира
дивизиона с почестями похоронили около собора. Заняв Красноуфимск наши части
двинулись в направлении города Михайловска, через Арти. На пути в Михайловск
наше подразделение, полковую школу, повернули обратно в Красноуфимск, поздно
вечером мы пришли в Красноуфимск. Начальник школы Малыгин Михаил Михайлович нам
объявил, что мы будем в городе нести караульную службу, восстанавливать
порядок. В первый день после освобождения Красноуфимска в городе была тишина,
на улицах почти никого не было, только были слышны отдельные артиллерийские
выстрелы удаляющихся боев. Население города было напугано провокационными
слухами, что Красная армия жестоко расправляется с жителями, но не все верили
слухам. В Красноуфимске было много семей красноармейцев, сыновья, мужья, братья
сражались в рядах Красной армии, эти семьи первыми встретили Красную армию. В
первую очередь на улицах города появились ребятишки, их любопытство брало верх
над всякими слухами. В последующие несколько дней, на площади играл военный
духовой оркестр. Стали подниматься и раздвигаться занавески на окнах жителей
города. Погода благоприятствовала. По городу был расклеен приказ начальника
гарнизона о порядке, который вводился временно, населению города объявлено, что
все могут заниматься своими обычными делами. Населению предлагалось сдать
оружие, боеприпасы и снаряжение, оставленное колчаковскими войсками. Население
откликнулось: стали приносить винтовки, патроны гранаты. Хозяйка дома по улице
Соболевской сказала коменданту, что колчаковцы в амбаре оставили запасные части
к винтовкам и пулеметам. Колчаковские войска отступая, оставили следы своих
преступлений. В Красноуфимске на площади был повешен мужчина, труп его висел,
когда мы зашли в город, кто он такой я не знаю. Несколько трупов было
обнаружено в овраге в лесу, за железнодорожной линией. Некоторые трупы
родственники забрали и увезли в Сарану. Через несколько дней жители
Красноуфимска активно нам помогали, все слухи, распространяемые колчаковской
пропагандой, рассеялись. Женщины производили выпечку хлеба для гарнизона,
охотно расквартировывали у себя красноармейцев. Я остановился на квартире в
центре Красноуфимска на Соболевской улице, не помню фамилию хозяйки. Хозяйка
дома любезно нас встретила и с материнской любовью ухаживала за нами. У нее
единственный сын Алексей ушел в Красную армию в 1918 году добровольцем и
участвовал в боях на Южном фронте и впоследствии в 1920 году погиб. В городе
восстановился мирный порядок, был организован революционный Красноуфимский
уездный комитет, во главе со старым коммунистом тов. Парамоновым, военным
уездным комиссаром был назначен т. Николаев. В городе открылся летний сад,
летний театр, где самодеятельность города ставила спектакли.
Сбежавшие
богатеи и чиновники не все увезли с собой, кое-что оставили в домах под
присмотром прислуги. Штаб нашей школы размещался в доме кожзавдчика Юшманова,
там тоже оставалась прислуга, там мы нашли кое-что припрятанное в надежде на
возвращение, в том числе две четверти спиртовой настойки, трудно было устоять,
чтобы не попробовать этой настойки. В городе можно было достать спирт
нелегальным путем. В городе от колчаковского царства остались и существовали
закрытым путем шинков – публичные дома, с которыми нам потом пришлось вести
борьбу. Несколько дней после освобождения в Красноуфимске отдыхали Азинские
части и сам Азин. Несколько раз возникали конфликты наших патрулей с азинцами,
которые нарушали установленный порядок в городе и отказывались подчиняться
патрулям. Красноармейцы и командиры Азинской дивизии не отличались
дисциплинированностью, напивались пьяными, устраивали дебоши. Я в Красноуфимске
надеялся встретить земляков советян, вскоре мы встретили такового, кого-то из
Окинькиных. Он нам рассказал все о Советной, о наших родных. Он сказал, что в
Советной ходит слух, что все мы погибли в бою на реке Каме, значит, дома нас
уже оплакивают. В Советной было известно, что я стал коммунистом. Мы написали
письма родителям и послали с этим мужчиной, мы не знали, сколько времени мы
простоим в Красноуфимске. Я был очень рад, что мои родители живы и здоровы, не
меньше, и они будут рады, что и я жив и здоров. Конечно, нам самим хотелось
лично увидеть родных и близких и саму Советную, но рассчитывать на какой-либо
отпуск мы не могли, шла война. Никто не знал, включая начальника, когда нас
отзовут на фронт. Наши части продолжали двигаться с боями все дальше, а мы тем
временем несли караульную службу в тылу, в Красноуфимске, приводили город в
порядок. Вокруг Красноуфимска в лесах, в деревнях скрывались колчаковские
солдаты, которые не хотели сдаваться в плен, и не хотели отступать с Колчаком и
оставались на территории своего дома. По сравнению с фронтом наша работа
считалась отдыхом: не было свиста пуль, разрывов снарядов, не было бессонных
ночей, длительных изнурительных переходов. Мы отоспались, помылись в бане.
Потом, нежданно не гаданно, начальник школы разрешил нам: Тимшину, Третьякову и
мне, съездить домой, в Советную, на 3-е суток, радостям нашим не было предела.
Мы быстро собрались, запрягли нашу лошадку в долгушку и поехали. Ехать было не
близко – 76 верст по неразведанной дороге. Времени прошло не так уж и много,
10-11 месяцев, как мы уехали из Советной, но за это короткое время произошли
важные события, как для Советной, так и для нас. Село Советная и её жители 6-7
месяцев были под властью Колчака. Кое-кто с нетерпением ждал этой власти, а
некоторые со страхом. После выезда из Красноуфимска мы проезжали первую
деревню, дорога шла в гору. У одного дома на завалинке сидел пожилой мужчина, с
котомкой за плечами, он отдыхал. Первым его заметил Тимшин: «Вася смотри, это
же твой отец сидит на завалинке, Демид Васильевич». Да это был мой тятя, родной
отец Демид Васильевич. Отец не сразу нас узнал, потому что мы были в военной форме,
да он и не ожидал этой встречи. Когда я крикнул: тятя, он узнал нас всех,
трудно было удержаться от слез при такой неожиданной встрече. Наши письма,
которые мы отправляли с оказией, они получили. Я спросил: «Зачем ты, тятя, в такую
даль пошел?». Он мне ответил: «Мать уж очень просила, плакала, говорит, что,
если сейчас не увидим Ваську, тогда, может совсем не увидим, ведь война, могут
убить, давай отец иди, мне-то, наверное, не увидеть его больше, а ты увидишь.
Вот я и пошел потихоньку». Это была трогательная встреча для меня, я никак не
ожидал, что отец пойдет пешком так далеко. На первый взгляд наш отец был
черствый, не ласковый, но вот этим поступком он показал свое мягкое
любвеобильное, родительское сердце. Раньше отец часто меня ругал и даже бил за табакокурение
и другие проступки, но отец сердечно, душевно любил нас всех, в том числе и
меня. Отец отдал мне все письма и рассказал, что дома все живы и здоровы. Отец
рассказал о пребывании в Советной белых, об их действиях. Он рассказал, как
его, отца красноармейца и сочувствующего Советской власти, под силой оружия,
белые заставили вырыть из могилы красноармейцев продотрядников, убитых
советинскими кулаками во время восстания, захороненных на площади возле церкви.
Приказали останки вырытых красногвардейцев отвезти на рудник и сбросить в
шахту. Этим делом командовал с оружием в руках, Суксунский некто Бронников. Вот
мы, четыре человека, едем в Советную, я был бескрайне рад встрече с отцом и
скорой встрече с мамой и родственниками. Наш приезд в Советную был внезапным
для всех. При выезде на Сибирский тракт нам встретился обоз едущих из Кунгура
торговцев и других граждан. Мы остановили их и спросили, куда они едут, и кто
они такие. Они ответили, что они торговцы и отступают с Колчаком от Красной
армии, мы им сообщили, что вся эта территория занята Красной армией, колчаковцы
далеко отступили, а мы красноармейцы. Они были ошеломлены таким известием и не
знали, что делать, куда ехать. Мы им порекомендовали ехать обратно, а то
впереди им хуже будет. Мы были вооружены винтовками и гранатами, нам с ними
заниматься было некогда, наше время ограничено 4-мя днями. Мы у них попросили
сигарет, сахару, они нам понемногу всего этого дали. По фронтовым правилам мы
должны были проверить весь обоз и необходимые для Красной армии товары,
конфисковать, но нам было не до того.
-
Приезд наш в Советную, для наших родных и знакомых был радостным, а для
некоторой неприятной неожиданности. Я хорошо помню мой разговор на поле с
мужиками, братьями Семишатами (Иван, Василий и Александр Устюговы). Тогда они с
угрозой говорили, что недолго вам распоряжаться, управлять нами, когда Красная
армия отступала, я им заявил, что мы скоро вернемся обратно, ваша радость
кратковременна вот так и получилось. Все это злобное кулачье избегало встречи с
нами. Первая встреча с мамой, какая радость, когда мы заехали в ограду, мама
стояла на крыльце и глазам своим не верила! Она, в одно и то же время, плакала
и смеялась! Руками меня ощупывала, гладила мои волосы, рассматривала меня и мою
гимнастерку, красный бант на груди и говорила: «Да, чё же это такое, да как же
это так, дак ты живой, а нам говорили, что вас всех поубивали на Каме, а ты
живой, родимый ты мой, какой ты большой вырос!». Я видимо возмужал, а маме казалось, что я
вырос. А мама все плакала и говорила, она была переполнена радостью от моего
приезда. Стали подтягиваться соседи, родственники, чтобы посмотреть на меня.
Второй день нашего приезда был воскресным, меня в первую очередь интересовали
Советинские девчата, мои любимые девченки, с которыми я гулял ранее, с которыми
мне хотелось встретиться, и я с ними встретился. Содержание этих встреч было
очень приятным!
-
Вот как-то мама подходит ко мне и таким таинственным, печальным голосом
спрашивает меня: «Говорят, что ты стал коммунистом, правда, это?». Я ей
ответил, что, правда, я стал коммунистом. Она мне говорит, что тебя же убить
могут, коммунистов всех убивают, белые придут и убьют. Конечно, мама не
понимала кто такой коммунист, поэтому я ей сказал, что белые сюда больше не
придут, а на войне могут убить и коммуниста, и беспартийного. Мама мне
пересказала разговор с каким-то командиром подразделения, отступающей
колчаковской армии, который был у них на постое. Он как-то узнал, что у нее сын
в Красной армии, и сказал, чтобы она не беспокоилась, ждала, сын скоро придет в
гости, а я вот поближе к дому отступлю и перейду на сторону Красной армии, у
Колчака скоро останутся казаки да офицеры. Два дня моего отпуска пролетели
быстро, я даже не сумел со всеми повидаться. Многие мои бывшие товарищи отступили
с колчаковскими войсками. Советинские крестьяне были в недоумении: полгода тому
назад была Советская власть, потом пришли белые, через полгода их прогнали,
опять пришла Красная армия и с ней Советская власть. Я разговаривал с
Кузнецовым Тихоном из Чучеварки, он говорил, что многие крестьяне считают, что
опять скоро власть сменится, поэтому они стараются быть в стороне от событий.
Кулаки прятались за углами, они надеялись на лучший для них исход.
-
Я опять уезжал из родного дома, и опять меня провожала мама с заплаканными
глазами, она была не многословна, понимала, что идет война и она не властна над
ней. Мне всегда было тяжело расставаться с родными, с родным домом, с Советной,
я любил места, где я родился и вырос. Когда я приезжал домой, прежде всего,
бежал в огород, на речку, где росли раскидистые кусты черемухи и рябины,
малина, а на берегу речки ива свешивалась до самой воды. Потом топили баню
по-черному, покрытую дерном, где я с полным удовольствием мылся и парился. Мы с
братом Александром еще в детстве посадили 7 тополей, сейчас они уже большие
выросли. Любовь к природе мне передалась от отца.
-
В Красноуфимске мы жили еще почти полтора месяца, отдохнули, выспались. В конце
августа, в начале сентября мы были уже на фронте, наши части ушли далеко на восток,
освобожден был город Курган. Сразу с колес нас бросили в бой, нашей школе был
дан участок для наступления, который занимал батальон. Командир полка так нам и
сказал, что вы хорошо отдохнули, заправились силами, занимайте участок
батальона. Полк сильно поредел, красноармейцы и командиры были уставшими. По
приезде в свою часть, у нас забрали из школы командира взвода Халявина и зам.
начальника школы Тимшина, поставили их командирами рот в полку. Первый наш бой
был правее города Кургана, вроде у Заводоуковска, точно не помню, там мы
форсировали реку Тобол. Осенняя распутица сделала дороги не проезжими.
Колчаковские войска оказали сильное сопротивление, завязались упорные бои по
всему фронту. Потом от обороны враг перешел в наступление, колчаковское командование
сосредоточило на этот участок фронта казацкие соединения и отборные пехотные
части, чтобы перейти в наступление, контратака в какой-то мере удалась. Под
натиском казацких частей наш полк был вынужден отступить до реки Тобол.
Колчаковская армия разваливалась, части переходили на нашу сторону в полном
составе. Контрнаступлением, колчаковское командование хотело остановить
разложение армии, поднять боевой дух солдат, но эти надежды не оправдались.
Как-то начальник школы послал меня получить обмундирование для красноармейцев
(старшина школы Мансуров был назначен командиром взвода), в хозяйственной части
бригады в г.Кургане. Поехали мы втроем: писарь школы Антон Росляков, ездовой
красноармеец Кошкин и я, был конец ноября, и мы с трудом продвигались по дороге,
навстречу нам беспрерывным потоком двигались в сторону фронта красноармейские
части, с фронта везли раненых. Кое-как переправившись через реку Тобол, на
второй день мы приехали в Курган. Город был до отказа набит воинскими частями,
ранеными, тифозно-больными, колчаковскими беженцами. В городе царил хаос,
комендант не знал, где находится хозяйственная часть нашей бригады, мы ее
отыскали с большим трудом, получили кое-какое обмундирование, деньги. Мы уже
двое суток не спали, нам надо было где-то отдохнуть, обсушится, обогреется и
скорее возвращаться назад. Мы заехали во двор двухэтажного деревянного здания,
без разрешения хозяина. Вышел средних лет интеллигентный мужчина, мы ему
объяснили наше положение, он любезно пригласил нас в дом, мы все были грязные, зашли
на кухне разделись. Вышла хозяйка, миловидная, красивая, средних лет женщина,
она сразу поняла наше положение. Немедленно организовала просушку нашего
обмундирования, напоила нас чаем, продукты кое-какие у нас были свои. После чая
нас разморило, договорились, что хозяева нас разбудят через три часа.
Проснувшись, мы поблагодарили хозяев, стали рассчитываться за ночлег, но
хозяйка категорически отказалась взять с нас деньги, наоборот они сами нас
снабдили продуктами. Хозяйка взамен моей старой обтрепанной шинели, дала мне
свою, чистую добротную шинель, Рослякову она дала портянки. Потом мы узнали,
что хозяева были оба врачи. В городе Кургане еще была слышна артиллерийская
стрельба. После некоторого отхода, Красная армия опять пошла в наступление. В
бригаде нам приблизительно объяснили, где нам теперь искать нашу часть. Мы всю
ночь ехали по разбитой дороге, под конец лошадь выбилась из сил и не пошла. Мы
немного передохнули, покормили лошадь и опять двинулись вперед, все трое шли
пешком, чтобы облегчить нагрузку лошади. Наш ездовой Кошкин очень сильно любил
своего «Соловья», он готов был сам впрячься в долгушу. Кошкин мог сам остаться
голодным, но коня напоит и накормит всегда. Он его ласково уговаривал, просил,
давай еще поешь и поедем. Конь тоже был сильно привязан к ездовому. Впереди
были уже слышны артиллерийские выстрелы, навстречу нам и, обгоняя нас, все шли
и ехали наши войска. Мы пытались выяснить, где находится наша часть, но одни
показывали в одну сторону, другие в другую, уже под вечер мы встретили раненых
из нашей бригады, они нам сказали, куда нужно ехать. Уже ночью мы въехали в
какую-то деревню никого, не встретив, шел дождь, в двух шагах ничего не было
видно. Дорогу находил наш «Соловей», мы положились на него. Мы въехали в первый
двор деревни, распрягли лошадь, рассчитывая, что в этой деревне стоят наши
войска. Зашли в избу, темно, я зажег спичку, на печке сидел старик, свесив
ноги, мы спросили, есть ли в деревне войска. Из другой комнаты вышла женщина и
сказала, что тут у них лазарет, я спросил у кого у них. У белых, сказала
женщина. Оказывается, мы заехали в какое-то большое село, еще занятое белыми,
где находился госпиталь с ранеными. Воинские части уже отступили, а лазарет с
ранеными остался, потому что для эвакуации раненых не было никакого транспорта.
Мы, выяснив точное расположение этого села, двинулись в обратном направлении.
Начало уже светать, когда мы выехали на большую дорогу и к нашему счастью
встретили красноармейцев нашего полка. Только под вечер мы нашли свое
подразделение, нас потеряли, делали розыски через штаб полка. Наше
подразделение вело наступательный бой и получило приказ: занять большое село,
название забыл. Вечером начальник школы тов. Малыгин, собрал всех командиров
взводов и отделений и поставил перед каждым взводом задачу, показал на карте,
где, когда, какой взвод ведет наступление. Когда стемнело, вышли на местность,
начальник указал, где какой взвод должен расположиться и с рассветом начать
наступление. Наше наступление будет поддерживать артиллерийская батарея. Местность
перед селом открытая, ни бугорка, ни кустика, только на нашем пути стояла
ветреная мельница. Мы должны под покровом темноты, выдвинутся вперед, и
окопаться, но саперные лопаты были не у всех. В моем отделении лопаты были
только у трех красноармейцев, начались холода, земля уже подмерзла. Все
красноармейцы знали о боевой задаче, начали окапываться. Противник предполагал
или обнаружил наше передвижение и открыл по нам пулеметный огонь, но огонь был
беглым, не прицельным. Лежать или стоять было холодно, поэтому до самого утра
часть красноармейцев оставалась в деревне, а другая часть оставалась на занятых
позициях. Нужно отдать должное нашему старшине тов. Мансурову и ездовому тов.
Кошкину, перед наступлением они сумели всех накормить горячей пищей. На рассвете
наша артиллерия начала обстрел по краю села, занятого противником, все были в
напряженном состоянии. Поступила команда начать перебежку, продвигаться вперед,
противник открыл огонь, в моем отделении был ранен в ногу красноармеец тов.
Пьянков. Каждый красноармеец и командир боялись ранения и смерти, пулеметный
огонь, свист пуль, прижимали к земле, а нужно было быстро продвигаться вперед,
поднимать с земли красноармейцев. Огонь противника начал ослабевать, боясь
окружения, он начал отступление. Прозвучала команда: к атаке! С криками «Ура»! мы ворвались в село, но там противника уже не
было. Из домов стали выходить колчаковские солдаты, которые решили сдаться в
плен. В этом селе мы отогрелись, перекусили, и опять вперед. Я описал только
один боевой наступательный эпизод, таких эпизодов было сотни, все не описать.
Нам была поставлена задача, не отрываться от противника, не давать ему
передышки. У нас тоже не было времени на передышку, мы занимали с боем
следующий населенный пункт. Мы вели наступление, противник особого
сопротивления не оказывал, мы часто пренебрегали осторожностью, шли все вперед
и вперед. Я шел со своим отделением, в котором осталось уже только семь
человек. Противник начал обстрел из артиллерии наши наступающие части, снаряды
то не долетали, то перелетали и рвались далеко от нас, это успокаивало
нас. Мы остановились около скирд с
сожженной пшеницей, чтобы за ветерком перекурить, передохнуть. Около этих скирд
нас насобиралось много, противник, вероятно, заметил наше скопление и начал
обстрел. Сильный взрыв оглушил меня, и обожгло левый бок, а когда я хотел
подняться на ноги, почувствовал сильную боль в правой ноге. Я был в валенках,
это спасло меня от тяжелого ранения. Двигаться я уже не мог, была сильная боль
в ноге и боку. Командир взвода Русских Егор, приказал отвезти меня в тыл и
быстро сделать перевязку. Два красноармейца помогли мне забраться в сани и
повезли в деревню, перевязку не делали долго, я чувствовал, как идёт кровь из
ран, в боку и в ноге началась сильная боль. Потом выяснилось, что осколок
зацепил ребро. На перевязочном пункте мне обработали раны и сделали перевязку,
но я потерял много крови и чувствовал слабость и головокружение, фельдшер
сказал, что это пройдет. Перевязочных материалов не хватало, поэтому перевязку
сделали из моей нательной рубахи. К этому времени я уже был проведен приказом
по полку о назначении меня командиром взвода, которым командовал Русских Егор,
его назначали командиром роты. Мне не суждено было командовать взводом, ввиду
ранения. Попрощавшись с ребятами, с которыми я, почти год воевал вместе,
отступали и наступали, переживали радости и неудачи, поэтому расставаться было
тяжело, может, я их больше не увижу. На подводе меня привезли в город Курган,
определили в госпиталь, пребывание в нем я описал в другой тетради:
Комментариев нет:
Отправить комментарий