Продолжение книги о гражданской войне Г.
И. Самодуров "Переворот" ГЛАВА VI. РАЗДУМЬЕ
I.
В этом году
сенокос был до крайности поздним. Причиной тому были июньские события. Мужиков
на покосе почти не было, а все они были в отряде, который ушел под Арти. Там
развертывались настоящие бои. Даже слышно было. Как где-то далеко, подобно
раскатам грома уркали орудия. В отряде собиралось все способное к военной
службе мужское население. Хотел ли человек или не хотел, все равно он должен
был идти воевать. Все были обязаны какой-то невидимой круговой порукой. В этот
отряд были взяты даже освобожденные из-под ареста большевики, а освобождали их
только лишь на поруки. Поручитель нес всю полноту ответственности. Наряду с ним
отвечала еще и семья большевика. Причем, взяв на поруки, поручитель приходил в
волостное правление и из арестного помещения лично уводил своего подопечного
домой. Так Ковина Константина из улицы Галкино взял на поруки тот же Зверев
Петр, который его когда-то арестовал и привел в каталажку. Идя по дороге домой,
Зверев говорил: - Вот захочу и убью тебя топором, и мне за это ничего не будет,
или вздумаю, так снова отведу тебя в каталажку. По количеству белогвардейский
отряд теперь был большим, и почти все были вооружены боевыми винтовками,
которые были получены от Белочехов. Каждое село имело свой отряд, а все они
входили в один полк под общим командованием офицера Ярушина. Погон на плечах
пока еще не было. Знаками различия лишь были белая и зеленая полоска на
фуражках, что означало принадлежность к повстанческой белой армии.
Превосходящие в несколько раз по численности белогвардейские отряды, навязывали
бой красному отряду под командованием Борчанинова и тут, как говорят, получили
по зубам. Потеряв большое количество убитыми и ранеными, из одного только села
С. Белокатая было трое убитых и несколько человек ранено. Интересно рассказывал
очевидец этих событий Мозгляков М.Е. Он очень долгое время вместе служил в
первую империалистическую войну с главой теперешнего белогвардейского войска
офицером Ярушиным. Они считались большими друзьями. Сам Ярушин по словам
Мозглякова, происходил из крестьянской среды, не из богатых. За неоднократные
отличия в боях получил чин офицера. После свержения монархии был настроен
революционно и до самого последнего момента как будто бы даже сочувственно
относился к большевикам. Но как только вспыхнул мятеж, он выступил против
большевиков, а в последствии даже стал командиром сводного белогвардейского
полка. Так вот, Мозгляков так же, попав в очередной набор, в отправляющийся на
фронт белогвардейский отряд; очутился где-то под Артями. Там в одной из
деревушек расположился штаб белогвардейского полка. Узнав, что командует полком
Ярушин, он решил добиться к нему на прием. Стоявшие на крыльце часовые, не
пропускали, говоря, что приказано никого не пускать. Однако, проявив большую
настойчивость, Мозглякову все же удалось добиться приёма. Когда Ярушин увидел и
узнал, что это бывший сослуживец, то затащил его прямо к себе в штаб. Тут же он
распорядился принести выпивку и закуску. Выпили спирта. А когда, опьянев,
развязались языки, то Мозгляков спросил Ярушина: - Вроде ты, Василий Никитич,
не по той дорожке пошел? - Да! – ответил Ярушин – Но теперь уже поздно, пойду
до конца, а ты вот, что с нами больше не связывайся. Я напишу тебе освобождение,
и ты поезжай домой и сюда больше не езди. И Ярушин написал какую-то бумагу,
опечатал пакет сургучными печатями и передал его Мозглякову. Последний уехал
домой, передал пакет в волостное правление и больше его никуда не трясли.
Вскоре после этого кончился недолгий путь и главковерха «Белокатайской вандеи».
Ярушин был убит. За проявленную службу белогвардейщина решила, тело его отвезти
и похоронить на Родине, в селе Карантрав. При следовании тела в сопровождении
конного экскорта на всех церквях звонили колокола, вплоть до самого Карантрава.
До сих пор отряд провоевал с неделю, уезжал обратно домой, а его сменяли
другие. Выезжали на фронт словно на дежурство. К зиме все кончилось. Появилась
Колчаковщина. Все участник партизанщины молодого возраста, были механически
включены в сформированные полки и дивизии. В белой Армии были введены погоны.
Зимой появилась уйма всяких заготовителей продовольствие и фуража. Стали
забирать в армию лошадей. Призвали самые младшие возраста людей, а весной после
посева, прошла мобилизация многих старших возрастов. Ничего не изменилось,
снова все осталось по-старому. Все тот же произвол и бесправие. Революция,
которая несла для крестьян действительное раскрепощения, кулаками и
церковниками была превращена в пугало людей. Великие идеи духовного
раскрепощения человека и коллективный труд в борьбе за лучшую жизнь людей, назывались
безбожием и коммунией. Для основной и забитой массы крестьян было доступно одно
лишь понятие, что при большевиках все будет общее, вплоть до общественных жен.
Что по земле ходит антихрист и подбивает людей против веры в бога. Темная,
неграмотная, забитая масса, легко воспринимавшая кулацко-поповскую пропаганду,
была втянута в этот контрреволюционный переворот. Все стало на прежнее место,
как в экономическом, так и в политическом укладе жизни крестьян. Снова всесилие
кулака, прибравшего к рукам самые лучшие земли, и дальнейшее разорение
крестьян. В армии снова командовали их благородие златопогонные офицеры.
Недоставало лишь только одного царя. Зато был верховный диктатор адмирал
Колчак. Религия с воинствующей поповщиной, показала себя во всей своей цинической
наготе, втоптав в грязь все десять божьих заповедей, благословляя на грабеж и
убийство людей. Все чудовищные действия контрреволюции и поповщины вызвали
ответную реакцию у большинства населения, а особенно у молодежи. Вызвали горечь
и раскаяние, вызвали большую думу у каждого человека о том, что был допущен
ужасный обман и даже самообман. Резко сократилась посещаемость церкви, а когда
подох поп Захар, так люди говорили: - Туда ему, псу, и дорога. Бог наказал и
отнял язык, это за то, что он благословил убивать большевиков, жаль вот только
что его похоронили в церковной ограде, а надо было его собаку долгогривую
выбросить волкам на съедение. Поп Захар умер от раковой болезни языка в конце
1918 года. Молодежь, которая воспитывалась на законе божьем теперь, как
барометр, быстро отметила всю фальш религии. Вместе с неверием в бога стали
расти чувства презрения к старому, реакционному, появились полулегальные кружки
молодежи, которые сложились из простых вечеринок по коллективному чтению книг,
слушанию всевозможных сказок, рассказов, превратившись в последствии в
политические кружки. Такой молодежный кружок сложился в доме вдовы Дятловой
Марии Яковлевны. Муж у нее утонул еще в молодости, оставив на ее плечах пятерых
детей. Старший сын Михаил пришел из армии большевиков; почти перед самым
переворотом. Контрреволюция не имела о нем никаких сведений. Это спасло его
тогда от репрессий, а может быть и от физического уничтожения. Он привез
несколько брошюр революционной литературы и передал ее младшему брату Григорию.
Читать большевистские книжки кружок собирался по вечерам, причем, если в дом
заходил кто-нибудь посторонний, то чтение этих книг прекращалось, а начиналась
какая-нибудь сказка. Сама Мария Яковлевна обладала удивительной памятью и
умением рассказывать. Знала она очень много всяких писанных и неписанных былин.
Когда ее младшие дети стали школьниками, то и стал у них собираться почти
каждый вечер ребячий молодежный кружок. Так было долгие годы с начала первой
империалистической войны и до самой организации комсомола в двадцатых годах.
Про что она только не рассказывала, про богатырей и разбойников, рассказывала
она и про Пугачева. Что ее прабабушка еще девушкой ушла с одним солдатом
Пугачева. А потом они вернулись домой и стали жить в Старобелокатае, который к
тому времени только лишь начал заселяться. Про пугачевское восстание в ту пору
в деревне кто мог знать? Оно было описано лишь у Пушкина, в произведении
«Капитанская дочка». Такой книжки в деревенской библиотеке не было, причем эту
историю по рассказу своей прабабушки она излагала довольно подробно. Сама она
настроена была революционно. Все дети у нее выросли по батракам. Старшую дочь
она отдала замуж. Двое старших сыновей женились и стали жить врозь. Семья
осталась в три человека, тут и стала собираться по вечерам молодежь. Сидели с
керосиновой лампой, а когда не было керосина, жгли лучину. Но все равно каждый
вечер сидели в этой старой и просторной избе, читали и слушали. Все кто были
участниками этих вечеров впоследствии стали комсомольцами и коммунистами и
многие, многие из нас благодарны Марии Яковлевне за ее привет и ласку, за ее
доброе человеческое сердце, за ту благородную искру, которая впоследствии
зародила целое пламя в душе каждого из нас. И вот один раз случилось чуть было
едва поправимое несчастье. В один поздний осенний вечер, возвращаясь домой,
один из товарищей по кружку, Донька Перескоков, выпросил и понес домой
несколько революционных книжек. Вечер был очень теплый, идя домой по дорожке
огородной борозды, он наткнулся на что-то очень острое, споткнулся и упал,
испугавшись, выронил из рук книжки. А накололся он на чесалку; которой чешут
лен, несли ее две девушки. Взяли они чесалку у Донькиной матери Степаниды. В
темноте он не заметил их, а когда отправившись от испуга, собрал оброненные книги,
то одна куда-то завалилась и он ее не нашел. Рано утром по огороду шел
соседский мужик на базар и нашел эту книжку. Мужик этот был неграмотный и
принес прочитать эту книжку Дятлову Григорию, тому у кого она была взята: - Ну,
книжка, как книжка, - говорит, - сказка тут написана вот и все. Так и обошлась
благополучно, эта было чуть не обернувшаяся бедой история. Ведь это было осенью
1918 года, когда в селе свирепствовали белогвардейцы. Участники этого кружка
выполняли поручения по срыву мероприятий, проводимых белыми. Стоило появиться у
помещения волости или где в других местах объявлению или приказу о сдаче
фуража, лошадей или призыву людей в колчаковскую армию, как члены кружка
незаметно срывали эти бумажки, чем приводили в неистовство военного коменданта.
Так один раз Донька Перескоков сорвал несколько таких бумажек с дверей
волостного правления и, изорвав, бросил их, а сам смешался с толпой высыпавших
на перемену школьников. Как раз школа была с правлением волости рядом. В это
время вышел из волости чубатый корявый казачина при шашке и с плетью в руке.
Увидев, что объявления сорваны, он разразился самой площадной бранью и, подняв
плеть, грозил ею школьникам: - Если только поймаю, - говорил стражник, - кто
будет срывать, тому отрублю голову и повешу на рукомойник. А ребята, не понимая
в чем дело, смеялись. Осенью и зимой стали приходить домой пленные солдаты.
Так, в январе 1919 года пришел из австрийского плена и отец Доньки, Микола
Перескоков, который рассказывал, что около Белебея он перешел фронт, где
происходили бои между белыми и красными. Железные дороги тогда работали очень
плохо и пленные из Германии и Австрии почти непрерывным потоком двигались домой
пешком. На пути им попало много фронтов, но эту лавину никто не задерживал.
Прошедшая большая война закончилась, вернее распалась. В ряде воюющих
государств начались революции. Многие из пленных добирались на Родину за целых
полгода. Когда весной 1919 года проводилась последняя мобилизация в
колчаковскую армию, то тех пленных, которые прожили дома более трех месяцев,
тоже мобилизовали. Взяли и Миколу Перескокова, Донька снова остался без отца.
Шел уже второй десяток годов, как отца не было дома. Сначала его взяли на
действительную военную службу, где он прослужил целых пять лет. Пришел домой,
прожил какой-то год-два, потом в первую же мобилизацию ушел на войну, попал в
плен и снова его целых пять лет не было дома. А тут опять мобилизовал Колчак.
Так было у многих. Колчак забрал почти всех, способных к военной службе. По
всему чувствовалось, что фронт прейдет и сюда. Шел самый разгар полевых работ,
только закончилась посевная, пахали пары и надо было уже готовиться к сенокосу,
но не чувствовалось того летнего оживления, как бывало раньше. Под крышами
сараев, в глухих оградах, богатые мужики возились около тарантасов и телег на
железном ходу, не на покос собирались ехать они, а удирать с Колчаком. А когда
фронт стал уже совсем близко, то кулаки назначили место сбора для каждой улицы,
где должно было собраться все отступающее население. Сигналом к отъезду должен
быть снова сполох. Но жизнь показала обратное, не было сполоха и с Колчаком не
ушел ни один человек, кроме лишь тех, кто боялся возмездия. А все население
выехало в лес, на лесные заимки и этим укрылось от эвакуации с Колчаком. Продолжение следует.
Фотографии Анны Макеевой.
Комментариев нет:
Отправить комментарий