= Пребывание в
госпитале, г. Курган.
-
В конце 1919 года, около станции Исимкуль я был ранен и направлен на излечение
в г. Курган. Все госпитали в городе Кургане были переполнены ранеными и
больными тифом. Я попал в госпиталь, где раненые лежат на 2-х койках или
топчанах по три человека. Вдобавок к моему ранению, через несколько дней, я
заболел тифом. Через месяц, я из госпиталя выписался, не закончив лечения,
чтобы не отстать от своей части, которая стояла около города Кургана, в с.
Черемухово, готовилась к переброске на Южный фронт. Я прибыл в свою часть, в
свое подразделение, но через несколько дней опять заболел возвратным тифом и
меня опять направили в Курган. На этот раз меня сдали на распределительный
санитарный пункт. Это было пристанционное каменное строение, полукруглой формы.
В помещении никаких кроватей или нар не было, все больные лежали на полу, на
соломе. В средине помещения стояла одна
круглая печка голландка, но она была холодная, вероятно, её давно не топили. В
помещении было темно, никакого освещения не было, окно было одно, сильно
замерзшее, покрытое толстым слоем льда. Больных из этого помещения, должны были
ежедневно отправлять в госпитали и больницы, на излечение. Из медицинского
персонала был один санитар, был ещё один фельдшер, но он заболел тифом. Санитар
принимал больных, отправлял больных по госпиталям и больницам, в его
распоряжении была лошадь и ездовой. Больных тифом было много. Одни все время
стонали, бредили, другие просили пить, некоторые пытались выйти из помещения по
естественным надобностям на двор. На дворе стоял мороз минус 30 градусов, в
помещении плюс 5-6 градусов, все лежали в верхней одежде. Я лежал у стенки,
около дверей, в которые шел холод с улицы. Одет я был тепло: теплое белье,
суконные брюки и гимнастерка, на ногах валенки, хорошая шинель. В помещении
лежали и умершие, рядом со мной лежал мертвый красноармеец, в таком холоде
раненые дополнительно простужались и умирали от воспаления легких. Полагалось
больным в распределительном пункте лежать не более двух суток, а некоторые
больные лежали тут уже 5 суток, без всякой медицинской помощи и, хотя бы
удовлетворительного питания. В помещении не было даже кипяченой питьевой воды,
и вообще никакой воды не было. Когда пришел санитар, больные потребовали, чтобы
убрали трупы умерших, дали кипяченой воды и накормили. Санитар заявил, что он
тут один и не успевает все делать вовремя. Один раз в день привозили обед:
какой-то суп холодный, кашу и чай чуть теплый, больные и этому были рады. В
этом помещении я пролежал сутки, на второй день зашел мужчина в полушубке и
объявил: «Кто сильно больной выходите, будем перевозить в госпитали». Такое
объявление прозвучало издевательски: сильно больные лежали в бреду без сознания
и не могли двигаться. Я тоже не мог ходить, была высокая температура, но я был
в сознании, я понимал, что если я еще останусь здесь на сутки, то живым отсюда
не выйду. Больным никто выходить не помогал, я не выходил, а выползал на
четвереньках. Со мной рядом лежал пожилой мужчина в полушубке, он был еще слабее
меня, я этому мужчине помогал ползти, тащил его за ремень до порога и сам уже
не мог двигаться. С большим трудом я выполз из помещения, у дверей стояла
лошадь, запряженная в сани, я кое-как забрался в эти сани. Нас таких
тифознобольных, кто мог ползать, набралось человек 8, мужчина, которому я
помогал, тоже с чьей-то помощью попал в сани. В помещении осталось человек
15-20 полуживых людей, которые не могли двигаться, не знаю какова их судьба, но
знаю, что некоторые в ту ночь и на другой день умерли. Город Курган был перегружен беженцами,
которые не успели отступить с колчаковской армией, было много военнопленных
колчаковских солдат, под городом шли сильные бои. Колчаковцы пошли в
контрнаступление, некоторые соединения 5 армии Тухачевского были вынуждены
отойти за реку Тобол. В результате этих боев было много раненых с обеих сторон,
почти все эти раненые были размещены в городе Кургане, транспортировать раненых
в другие города было невозможно из-за распутицы и разрухи на железной дороге.
Из-за большого скопления людей, эпидемия тифа в Кургане свирепствовала, как
нигде, не щадила и медицинских работников. От тифа умерло больше народу, чем
было убито пулями и снарядами с обеих сторон, умерших не успевали хоронить, и
складывали в штабеля во дворах госпиталей, чтобы потом всех похоронить в
большой братской могиле.
-
Погрузив нас в сани, сказали, что повезут сейчас в госпиталь, это сообщение нас
обрадовало, будем в тепле, и нам окажут медицинскую помощь. Повезли нас за
город, разместили в старом бараке, где когда-то содержались военнопленные
Германской войны. На мое счастье я попал на верхние нары, там было теплее,
никаких постельных принадлежностей не было, мне дали подушку, набитую соломой и
конскую попону, вместо одеяла. Потом я обзавелся тюфяком, набитым соломой, на
нем умер бывший колчаковский солдат, справа от меня. Барак представлял все слои
тогдашнего общества: красноармейцы коммунисты и беспартийные, колчаковские
солдаты и офицеры, бывшие купцы и даже поп и псаломщик. С Колчаком отступали:
богатые купцы, погрузившись в вагоны, другие везли добро своим транспортом, под
влиянием колчаковской пропаганды отступали за Колчаком середняки и
интеллигенция, всех их постигла одна участь, войска их оставили в Кургане, и им
пришлось возвращаться домой. В бараке лежало около 300 человек, на всех был
один врач, один фельдшер, четыре медсестры, четыре санитара. По тому времени,
кормили нас не плохо: какой-нибудь суп, гречневая каша, хлеб в достаточном количестве,
но плохого качества. Многие больные и этого не съедали, а выздоравливающим не
хватало и двойной порции, на себе испытал. Через некоторое время, единственный
врач госпиталя заболел тифом. Это был хороший врач, старичок с бородкой, он
работал не за страх, а за совесть. Вскоре тифом заболели и фельдшер с медицинскими
сестрами, в бараке на 300 человек не осталось ни одного квалифицированного
медицинского работника, а больные нуждались в медицинской помощи. Через
несколько дней прислали фельдшера и двух медсестер, мы были рады и этому.
Правда, вскоре выяснилось, что фельдшер был ветеринарным фельдшером, он сам
сказал, что в медицине разбирается плохо, и помощь нам оказывать не сможет.
Больные возмущались, что они не свиньи и не лошади, вскоре и ветеринара свалил
тиф. С медикаментами было еще хуже. Больные возмущались таким положением: одни
говорили, что вот до чего Советская власть довела, все от этой власти
передохнем, другие возражали, что не Советская власть довела, а война, которая
идет уже шестой год, споры доходили почти до драки, но на драку, ни у кого не
было сил. Больные были в разном состоянии: одни лежали без сознания и бредили,
у других кризис миновал, и они начали выздоравливать. Для меня один момент был
очень тяжелым: я, тоже несколько раз терял сознание, провалялся несколько дней
в бреду, об этом мне рассказали лежавшие рядом, потом пошел на поправку. Все
это время я лежал, в чем был, даже в валенках, шинель с меня сняли. Я уже думал
никогда не выйду отсюда, и жалел, что придется помирать так нелепо, лучше бы в
бою сложить голову. В бреду передо мной проплывали картины моего детства,
родной дом, родители. Больные постоянно просили пить, санитары не успевали
разносить воду, когда бачки ставили на нары, те, кто мог, наливали воду в
кружки и поили тех, кто не мог. Вскоре я уже смог слезть с нар, проснулся аппетит,
пошел менять пару белья на молоко и хлеб, продукты приносили женщины из ближних
деревень. Потом прислали нам настоящего врача, женщину, может, помогли наши
жалобы, мы писали в разные инстанции, даже Ленину. Врач, всех ходячих больных
прослушала у себя в кабинете, к лежачим, забиралась на нары, все были ей
благодарны, во всех она вселила веру в выздоровление. Лежал пожилой мужчина,
потерявший веру в свое выздоровление, потому что у него ни денег не вещей не
было, никто его не мог поддержать, родственники далеко. Врач у него спросила, а
дома у тебя кто-нибудь есть, он отвечал, что жена и трое детей, она ему
заявила, что через две недели он выпишется и поедет домой к семье. Старик
разрыдался. А через пять дней стал вставать на ноги. Все эти полтора месяца я
лежал в обмундировании, в бане не бывал, весь обовшивел, вши заедали, они были
везде и в большом количестве. Я уже стал по не многу ходить и решил, что надо
выписываться и уходить, иначе вши заедят. Я стал убедительно просить врача
скорее выписать меня, я боялся, что опять заболею. Врач, осмотрев меня,
заявила, что выписать она меня может, но не в часть, а домой на долечивание и
поправку, я согласился. В тот же день мне выписали документы, отпускные на два
месяца, я получил 2 килограмма хлеба и аттестат. От барака до станции, 3
километра я шел почти целый день, хлеб весь съел. Больше у меня ничего не
оставалось: ни вещей, ни денег, ни продуктов. В вокзале я случайно увидел себя
в зеркале, я ужаснулся, на меня смотрел обросший, грязный, чрезмерно исхудавший
человек, я не говорю уже о вшах, их было несметное количество, они доедали мое
исхудавшее тело. В таком виде я и явился к военному коменданту станции Курган,
стал просить отправить меня как можно скорей, он посмотрел мои документы и
сказал, что нет паровозов и вагонов, топлива тоже нет, при первой возможности
отправлю. После того, как я увидел себя в зеркало, я решил, что домой я с таким
количеством вшей не поеду, а останусь в Екатеринбурге. Комендант выдал бумажку
на питательный пункт, там я поужинал и пошел ночевать на вокзал. Утром опять
пошел к коменданту, оказываются, желающих уехать до Екатеринбурга набралось
около 15-20 человек, во второй половине дня нас посадили в поезд. Поезд состоял
из 5 теплушек, в вагонах было холодно, километров через восемь пути в нашем
вагоне отвалилась дверь, еще километров через 10 поезд остановился, машинист
заявил, что нет воды, и не хватает дров. Начали таскать дрова и воду, сказали,
простоим часа два, мы перешли в другой вагон и решили сбегать в деревню,
попросить продуктов, купить или обменять, у нас было не на что. Из одного дома
меня выгнали, я зашел в домик победнее, старушка сказала, что у нее ничего нет,
я хотел отдать ей варежки, но она не взяла, дала несколько вареных и сырых
картофелин и в карман шинели насыпала семечек. Паровоз заправился, наш поезд
тронулся, на этот раз нам повезло, до Челябинска доехали без происшествий. В
Челябинске, на продпункте, я получил по аттестату кое-какие продукты. Военный комендант Челябинска постарался нас
быстрее отправить в Екатеринбург. От Челябинска до Екатеринбурга ехали около
полутора суток. В Екатеринбурге я пошел к военному коменданту, он выслушал мои
доводы, посмотрел документы и после моих уговоров отправил в команду
выздоравливающих, которая размещалась в женском монастыре, половину здания
занимали воинские подразделения. И красноармейцы, и молодые монашки искали
встреч друг с другом, конечно не с целью богоугодных бесед (в кирпичной стене
был замаскированный лаз), после этих встреч монашки сами уходили из монастыря
или их исключали за недостойное поведение. В выздоравливающей команде я сразу
постарался избавиться от вшей, всю мою одежду сдал на дезинфекцию и впервые за
несколько месяцев мылся в настоящей бане, парился на полке. В баню ходил почти
каждый день, до полной победы над вшами, после тифа еще ряд недугов
преследовали меня. Несколько слов о станции Екатеринбург, здание вокзала было
битком набито разными людьми, люди сидели везде, где возможно приткнутся, даже
лестница на второй этаж и выход на перрон была забита людьми. Мужчины и женщины
без всякого стеснения, расположившись в разных позах, тщательно расправлялись
со вшами в белье, в чулках и т.п., вошь тогда была главным врагом, разносчиком
тифа. Всюду висели плакаты: «Все на борьбу с вошью!». В выздоравливающей команде,
я выздоравливал полтора месяца, потом был направлен в 31 стрелковый полк, в 4
роту, которая размещалась в «аравайских» казармах.
- Апрель 1920 года, я нахожусь в
Екатеринбурге, в 4 роте, 31 стрелкового полка, в качестве каптенармуса роты,
командир роты Тихонов бывший офицер царской армии. В роте была организована
ячейка РКП(б) – коммунистов было 6-8 человек, секретарем ячейки был пожилой
красноармеец Зверев – старый коммунист из Шадринского уезда. Красноармейский и
командирский состав роты, по социальному, национальному, возрастному положению
был очень разнообразен. Тут были анархисты, меньшевики-кулаки, коммунисты.
Вечерами и даже ночью разгорались такие споры-диспуты, что вся рота
участвовала. Был командир взвода, заядлый анархист. Полк размещался в
«аравайских» казармах. Полк готовил маршевые батальоны, для посылки на польский
фронт, шла ещё Гражданская война на юге России, наша рота тоже занималась
формированием рот для фронта. Город Екатеринбург переживал тогда трудное время:
фабрики, заводы не работали, железнодорожный транспорт, тоже был в плачевном
состоянии. Надо было отапливать казармы, организовать питание. Почти каждое
воскресенье ходили на субботники, расчищали железнодорожные пути, выгружали
уголь, дрова. Я помню несколько раз ходили на субботник в Верх-Исетский завод,
очищали заводской двор, территорию цехов. Однажды, из цеха вытаскивали
канатами, какую-то большую махину, человек сто и придавили в дверях
красноармейца. Несколько раз коммунистов поднимали ночью выгружать уголь из
вагонов, я всегда участвовал в этой работе. Полагалось выгрузить один вагон на
двоих, за работу выдавали пару нового белья. Классовый враг был еще силен, он
притаился, действовал исподтишка, вредил, где мог. В городе был раскрыт
контрреволюционный заговор, где участвовали бывшие офицеры царской армии.
Заговор имел целью, овладеть красноармейскими частями, которые находились в
Екатеринбурге, и свергнуть Советскую власть в городе. В рядах Красной армии
много находилось бывших царских офицеров, одни служили честно, а другие вели
контрреволюционную работу. Город и войска были на грани голода, буржуазия
затаилась, она имела старые запасы, процветала спекуляция. Всякий уголовный
элемент: жулики, воры, бандиты, творили свои темные дела. Весь этот сброд,
размещался на окраине, в поселках из землянок. Такой большой поселок из
землянок был за Ивановским кладбищем. В этом поселке жила всякая преступная
мразь, процветало пьянство, проституция. В одну из ночей, летом 1920 года мы
оцепили этот поселок, что там творилось, уму непостижимо. Всех трудоспособных
забрали и отправили тушить пожары на торфяниках. Многие в землянках голодали и
соглашались на любую работу, лишь бы накормили, некоторые соглашались, чтобы
потом сбежать. Зашли в одну землянку, она была неплохо оборудована, в ней было
три комнаты. Шел пир горой, пили спирт, источника, откуда он брался, мы не
нашли. В этой землянке было много молодых женщин, все были пьяные. Мы сразу
взяли всех мужчин и произвели обыск, у двух мужчин отобрали два револьвера,
системы Смит-Вессон. Женщин не стали обыскивать, перетряхнули их постели,
ничего существенного не нашли. Одна из женщин говорит: «Солдаты, вы молодые,
хотите женщин, мы к вашим услугам и разойдемся друзьями, не хотите? Ну и хрен с
вами, а мы девки вкусные, с азартом». Под силой оружия этих «девушек с
азартом», пришлось взять, почувствовав, что с ними не шутят, он пустились в
слёзы. По приказу коменданта землянки были разрушены, но через несколько
месяцев этот земляной поселок опять восстановился.
-
Из Екатеринбурга, я в конце 1920 года был командирован с отрядом в
Красноуфимский уезд, на борьбу с кулачеством. Об этом написано в особой
тетради. Эта тетрадь,
похоже, не сохранилась. В.Б.
-
В январе 1921 года я выехал из Екатеринбурга на борьбу с кулацким восстанием в
Сибири. Смотри еще одну особую тетрадь. Эта
тетрадь тоже не сохранилась. В.Б. Есть тетрадь, в которой
переписана брошюра «Быль о золотом запасе» – авторы: Клодт и Кондратов.
Политиздат 1966г.
-
После ликвидации кулацкого восстания в Сибири, наш полк в мае 1921 года был передислоцирован
в город Камышлов. Командиром полка был Некрасов, комиссарами были Т.Г. Горбунов,
Заостровский, Гладких. В Камышлове полк простоял все голодное лето 1921 года.
На полковом собрании я был избран в полковое партийное бюро, заведующим
организационной секцией, вместо разоблаченного предателя. В этой должности я
работал до дня демобилизации. В Камышлове я жил на частной квартире, питание
получал сухим пайком, на руки и у меня еще было килограмм 15 сухарей, но они
скоро кончились, помогли товарищи и соседи. Пришлось жить на одном скудном
пайке. Свободное время у меня проходило весело, было много знакомых девушек и
женщин.
-
Осенью 1921 года, наш полк опять передислоцировали в город Ишим. Город утопал в
грязи, некоторую материальную часть оставили до заморозков на вокзале. В Ишиме
не было ни одной мощеной улицы, кое-где были дощатые тротуары. В декабре месяце
наш год рождения демобилизовали. Комиссар полка Гладких, усиленно уговаривал
меня остаться, в полку, имея ввиду послать меня на какие-то курсы, но меня
тянуло домой, хоть я и знал, что дома голодают. Потом я раскаивался, что не
остался в армии, мне надо было учиться, во что бы то ни стало, но я не знал с
чего начать. В Красной армии я пробыл 3 года 4 месяца, из них два года я
воевал.
Продолжение следует.
Комментариев нет:
Отправить комментарий